Страстная неделя - Страница 84

– А как вы докажете, что это ваш? – спросил он.

– Я наберу пароль, и телефон разблокируется.

– Попробуйте.

Я боялся, что телефон разрядился, но в выключенном состоянии он какой-то заряд держит. Демонстрация паренька убедила.

В вип-зал я влетел за пять минут до конца регистрации. С дальнего дивана навстречу мне поднималась внушительная фигура в белом костюме. Спиридон! А я даже не посмотрел ни разу, каким рейсом он возвращается. Я помахал ему рукой и щелкнул о стойку билетом и паспортом:

– Успел?

– Успели, сэр, – улыбнулась мне прехорошенькая вьетнамка. Или камбоджийка, лаотянка – я их не различаю. Чуть ли не та же, которая меня обслуживала, когда в прошлый понедельник я летел в Москву к Эсквайру.

Спиридон уже настиг меня и заграбастал в свои объятья. Я вновь прошел через средиземноморский приветственный ритуал: четырежды потереться щеками.

– Как же ты не выбрался к нам ни разу? – укоризненно загрохотал Спиридон. – Какая программа! Друг мой, какая программа! Я всегда знал, что с тобой времени не потеряешь, но на этот раз вы превзошли себя. Пойдем скорее, мы вон там пьем.

– Я все принесу вам, сэр, – отпустила меня приветливая вьетнамка.

Британская свита Спиридона уже была отпущена. Вокруг столика на диване и в креслах расположились лишь три грации, улыбнувшиеся мне и как-то похоже пошевелившие пальчиками в знак приветствия. Перед ними стояли запотевшие бокалы, на столике из ведерка со льдом торчала бутылка шампанского, обернутая салфеткой. Бармен, мимо которого столь массивная, яркая и шумная фигура не могла пройти незамеченной, незамедлительно принес бокал и мне.

– Какая поездка! – продолжал громыхать неуемный грек. – Лондонский филармонический с Гардинером! Ковент-Гарден! Мы там были каждый вечер – ну, пару раз пропустили. Какие голоса! Анджела Георгиу, Кауфман, Анна Нетребко, один раз даже Пласидо Доминго! Ты же знаешь, я больше люблю оперу, чем балет. Да ты пей, что же ты? Надо еще бутылку попросить.

– Угомонись, Спиридон, – сказал я. – Вон за нами уже идут.

Действительно, вьетнамка, изящная, как фарфоровая куколка, уже шла к нам с моими документами.

Мы стали подниматься. Спиридон привычно поискал глазами, кому бы доверить свою белую шляпу, мальчика-пажа не нашел и сунул ее одной из томных муз:

– Детка, тебя не затруднит?

А сам подхватил меня под руку и повлек за собой.

– Ну, и самое главное – здесь не возражай, я знаю твою скромность – это, конечно, качество сопровождения. Профессор Литтон выше всяких похвал! Не было ни одного вопроса – а ты знаешь, как я дотошен, – на который он немедленно не дал бы ответа. Я даже предложил ему проспонсировать монографию о последнем годе жизни Моцарта, над которой он сейчас работает. Профессор Литтон, это что-то! Это что-то!

Горстка привилегированных пассажиров влилась в зал ожидания, где перед посадкой уже выстроились в очередь простые смертные. Двое сотрудников в штатском проверяли паспорта, а девушки в строгих темно-синих костюмах отрывали посадочные талоны. Наша сопровождающая повела нас в обход контроля, напрямую к рукаву, ведущему в самолет. Там он и стоял с еще каким-то парнем. Да-да, он, Осборн.

Вид у него был самый решительный, неприступный. Подбородок выпячен вперед, глаза ощупывают каждого проходящего мимо мужчину. Не поверил, что мы с Моховым уже над Атлантикой. Догадался, что это мы были утром в Гластонбери. Посчитал по времени, возможно, установил Мохова по отпечаткам пальцев в его пансионе – в общем, понял, что я блефовал. Рано я ему позвонил, лучше было из Штатов это сделать. Спешил Мохова обезопасить, а себя подставил.

Но Осборн кого ищет, Мохова? Он действительно думает, что я попытаюсь сегодня же вывезти его из страны? Меня-то он как может узнать? Я похолодел. Он же догадался тогда, что я был в маске! То есть он на лицо и смотреть не станет. А мой рост и комплекцию он знает.

Уже этого достаточно, чтобы Осборн меня остановил – не важно, иду ли я в демократическом потоке или в ручейке статусных пассажиров. Я бы точно проверил. И почему бы я на его месте действовал с исключительным рвением – у меня бы тоже было чувство, что меня провели. Вежливо попросит паспорт. Он у меня настоящий, но я же не могу притвориться немым? А голос выдаст меня с головой.

В этой аховой ситуации у меня оставалась только одна надежда. Я шел в компактной и достаточно живописной группе. Я ведь девушкам, эскортирующим Спиридона в этой поездке, должного внимания еще не уделил, может, и напрасно. Все, как на подбор – лучше большинства фотомоделей, которые, как правило, худышки, или актрис, которым не обязательно быть ослепительно красивыми. Даже если вы старый больной гей, вы будете пялиться на них как на выдающееся произведение природы и индустрии красоты. А деликатно ведет меня под руку, энергично жестикулируя второй рукой, гигант в белом костюме, заполняющий половину прохода. И грохочет он на сто метров вокруг нечто очень далекое от повседневной жизни.

– Ведь что самое интересное! – Спиридон даже поправил усы, чтобы я смог подготовиться к основному откровению. – Гайдн, который относился к Моцарту, как к сыну, уже договорился, чтобы тот смог перебраться работать в Лондон. Англичане всегда умели ценить великих немцев: Гендель, Иоганн-Христиан Бах, теперь вот Гайдн. А кем Моцарт к тому времени стал в Вене? Никем!

Я собирался было возразить по поводу заказанного ему «Милосердия Тита», но вовремя вспомнил, что голос меня выдаст. Просто обернулся к Спиридону. Главное ведь, не смотреть на Осборна: по глазам профессионал меня на раз считает. А так, почему я должен был заинтересоваться какой-то личностью, присматривающейся к пассажирам?