Страстная неделя - Страница 74

Я выходил на сушу из вод моря, которое плескалось здесь всего-то пару тысяч лет назад. Я не сразу понял, что я был не я, Пако Аррайей, я даже не был человеком. Я ведь не видел себя со стороны – и не смотрел на себя. И мыслей никаких у меня не возникало. Да, сетчатка фиксировала образы внешнего мира: импозантный особняк на территории аббатства, за редкой проволочной изгородью овцы пасутся на лужайке посреди домов, горит розовым большой куст в палисаднике, синяя дверь с бронзовым молоточком в виде дятла… Однако до мозга эти сигналы не доходили. Потом я наконец увидел себя: шагающий враскоряку доисторический двуногий ящер с недоразвитыми передними лапками. Все, приехали! Я сел на ступеньку каменной лестницы, ведущей к уютному двухэтажному коттеджу, отодвинул вазу с сухим букетом, положил голову на руки и мгновенно заснул.

Я проснулся, потому что кто-то положил мне руку на плечо. Я поднял голову – женщина лет шестидесяти в широкой белой блузке.

– Простите, – сказала она, приветливо глядя на меня. – Я хотела убедиться, что вам не плохо.

– Это вы меня простите. – Я явно сидел на ее лестнице. – Сам не понимаю. Я шел к холму Чаши, и меня вдруг отключило.

Я поднялся на ноги. Воздух посвежел, но все вокруг еще было залито ни на что не похожим золотистым светом Гластонбери.

– Вы уверены, что все в порядке?

– Да-да. Простите еще раз. – Я вспомнил, что отодвигал на приступке лестницы вазу с букетом и поставил ее на место. – Я за обедом обычно пью пиво. Сегодня хотел отличиться и выпил кофе. И вот результат.

Женщина, улыбаясь, смотрела на меня. Она уже поняла, что я не пьяница и не заезжий сумасшедший.

– Холм Чаши уже закрыт, – сказала она. – Это же вроде музея – хотя это просто роскошный сад. Я иду оттуда.

Вдруг повезет опять, как в том такси в Лондоне?

– Не встречали там моего друга? Мы разминулись с ним. Худой такой, небритый, моих лет. Тоже один гуляет.

– Нет. В сад Чаши почему-то ходят в основном женщины. – Она поколебалась секунду. – Не хотите выпить чаю? Я здесь живу.

– Нет, благодарю вас. Мне нужно разыскать друга. Правда, спасибо. Но в другой раз.

– Идите выпейте пива, – решительно сказала женщина. – В нашем возрасте опасно нарушать метаболизм.

Я послушно повернул обратно к Хай-стрит. В одном она меня поддержала – не стоит, действительно, сбивать организм с толку. Слова «в нашем возрасте» понравились мне меньше. Она меня явно старше: лицо еще полное жизненных соков, а кожа на руках дряблая, в пигментных пятнах. Ей лет шестьдесят пять. Мне на десять лет меньше – и что, я выгляжу стариком? Конечно, я уже на два года старше своего отца – он рано умер от рака. Но – я посмотрел на себя в витрине аптеки – по-моему, я еще вполне в форме. Особенно – да, вот так! – если живот чуть подтянуть. Да и Тоня, например, вполне восприняла меня как мужчину в рабочем состоянии.

Из пенсионерского рая я снова окунулся в лимб, кишащий лешими, домовыми и прочими демонами низшего ряда. Мистика пробралась даже через церковную ограду. Я дошел до церкви Св. Иоанна на Хай-стрит, где – а я же целый день залезал в интернет со своего айфона – раньше находился саркофаг Иосифа Аримафейского. Так вот перед храмом был проложен едва заметный в подросшей траве концентрический лабиринт с каменными розетками и геральдическими щитами. Специальная табличка, объяснявшая его происхождение (ему было триста с лишним лет), приглашала пройти по нему в духе примирения и гармонии, в котором он был создан.

Но я зашел в храм не поэтому. Я не последователь англиканской церкви, мне даже неизвестны все доктринальные различия между нею и другими ветвями христианства, но поверьте, после прогулки по улицам Гластонбери вам хочется укрыться в доме Господа. Даже если вас мучит суточная жажда. У Петра Ильича Некрасова была еще такая присказка, удивительно часто оказывающаяся к месту: «Шел в церковь, а попал в кабак». Мой учитель был бы мною доволен – я сделал как раз наоборот.

Меня встретил запах воска и старого дерева. Хотя сегодня, я вспомнил, была Страстная пятница, жителей и гостей Гластонбери в церкви было не так много – это же не капище и не дацан. Стоящая у входа тетенька с милым лицом в обрамлении легких вьющихся волос, ласково улыбаясь, вручила мне молитвенник с заложенными страницами молитв и псалмов. Я присел на свободный край скамьи между двумя хорошенькими, как семилетние мальчики, коленопреклоненными ангелами. На боковом витраже нашел теперь уже привычные лица – Иосиф Аримафейский и король Артур между двух анонимных для меня святых. Какое отдохновение после ведьм и троллей!

Служил домашнего вида симпатичный священник в белой рясе. Вся служба здесь – я все больше в этом убеждался – была как семейный праздник. Судя по взглядам и приветствиям, которыми обменивались прихожане, большинство из них были давними знакомыми. Однако и новым лицам они были рады – мне они тоже были рады, мне тоже улыбались. На что еще я обратил внимание: в православных и католических храмах люди поют вполголоса, для себя. Здесь же прихожане пели, не стесняясь, как на оперной сцене. Особенно старался мужчина лет за сорок через проход от меня – странной внешности, со следами вырождения на лице и с, не скажу, что приятным, но сильным баритоном.

Я снова забыл, зачем приехал в Гластонбери. Одна фраза, произнесенная священником и подхваченная молящимися, вдруг пробилась в мое сознание со всей своей первозданной силой: «О Господи, милостиво услышь нас!». У меня так бывает. Слова ведь вливаются в большой поток, охватывающий нас со всех сторон, мы их считываем в одно касание, не пытаясь проникнуть внутрь. А потом смысл какой-то фразы внезапно доходит до нас, как будто она была сформулирована и произнесена впервые, и только для нас. Я вдруг увидел себя – маленького человечка в большом храме маленького городка большой страны. Что я здесь делаю? Почему здесь оказался? Зачем вообще меня носит по всему свету? Есть ли какая-то польза от всего, чем я занимаюсь? Изменится ли что-либо – конечно, не во всем мире, хотя бы в моей жизни – оттого, что я приехал сюда, сначала чтобы уничтожить, а теперь чтобы попытаться спасти человека, с которым я лишь однажды пересекся и о котором с тех пор толком не вспоминал? Кто бы мне все это объяснил? Я никогда не просил у Господа никаких благ, ничего, кроме того, чтобы он хранил моих близких – здесь и там, и чтобы он спас всех, кто не окончательно погубил себя. Однако прежде чем там, за чертой, я пойму, зачем я жил – пока я еще живу, – мне нужно, чтобы Он услышал меня во всех моих терзаниях и сомнениях. Если в моей жизни есть хоть какой-то смысл, пусть Он подаст мне знак. Чтобы я продолжал или попробовал все изменить.